Ворон и ветвь - Арнаутова Дана "Твиллайт"

– Ты такой же, – шепчет она, не пытаясь подняться с каменного пола, залитого разноцветными лучами из разбитых витражей, и лес вокруг тает, как тяжелый сон, от которого едва проснулся и еще не осознаешь уходящего, еще наполовину в нем… – Тоже хочешь свободы. А мы… Мы хотим любви, вашей любви – горячей, живой… Все еще живой… Он так смотрел на меня в свете костра, как никто… никогда… как на смерть и жизнь сразу. Он… сам… пошел… Я не чаровала, клянусь…

– Я верю, – хрипло говорю я, опускаясь рядом на колено. – Верю, да…

– Мы просто хотим любви, – повторяет она детским голосом, и кровь, текущая из уголка рта, пачкает белое платье. – Держим вас, чтобы уберечь, защитить, чтобы любить… Всегда любить, вечно…

– Нет! – кричит кто-то сзади. – Убейте ее! Он умрет! Она заберет его!

– Так не выходит, – говорю я, склоняясь еще ниже. – Мы не любим насильно, дева. Это не любовь, это корни, которые не дают сдвинуться с места. Они хороши для деревьев, не для нас. Отпусти его, прошу. Отпусти всех, кто еще жив. Пусть он вспоминает тебя до конца жизни – чем не месть?

– Ты… понимаешь… – улыбается она. – Ты прав… Тоже знаешь, как это, да? Я… отпущу. Просто обидно… Я хотела увести его с собой, любить, дать счастье…

– Нам не дают счастье как милость, – говорю я, грея в руках маленькую холодную ладошку. – Мы берем сами. И сами отдаем – сколько можем, и даже больше.

– Значит, вы выросли…

Она прикрывает глаза. Я же, напротив, поднимаю взгляд, легонько качаю головой. Виннар нехотя опускает меч.

– Не бойся, воин, – журчит иссякающий ручей. – Я не заберу твоего спутника. Но тебе не простится. Бойся спать под яблонями, бойся их плодов и листьев, тени ветвей и…

Она кашляет и выгибается, улыбаясь болезненно и жалко. От ножа тянет дымом, и я берусь за рукоять, но слышу хриплое предупреждение аугдольвца:

– Осторожно, ворлок…

– Ты знаешь, – шепчет она, не открывая глаз. – Сделай это, проводник. Дай мне уйти. Я клянусь, что не заберу никого…

– Леанон!

Кольстан отталкивает меня, падая рядом на колени. Прижимается губами к ладони фэйри, то ли плача, то ли скуля как щенок. Выдыхает единым стоном:

– Леано-о-о-он…

– Ты вспомнил, – улыбается она, все так же не открывая глаз. – Теперь уже не забудешь. Никогда не забудешь. Мой мальчик у костра…

– Кольстан! Меня зовут Кольстан!

Дурак. Непредставимый, невозможный, я даже не верю, что он это делает…

– Нет! Коль! – кричит Изоль, пытаясь подняться. – Не говори…

– Меня зовут Кольстан, – шепчет мальчишка. – Я люблю тебя. Я уйду с тобой. Леанон, моя Леанон…

– Заканчивай, ведун, – просит она, не открывая глаз. – Прошу. Ради того, кто и сейчас твой щит. Того, кто отпустил…

– Виннар, убери мальчишку, – говорю я.

Но рыцарь сбрасывает руку северянина, поворачивается ко мне:

– Что? О чем она просит?

– О смерти, болван, – не выдерживаю я. – От таких ран не исцеляются. Хочешь, чтоб она умирала долго и в муках? Это для нас железо холодное, а ее оно жжет, как угли.

Вскрикнув, он пытается вытащить нож, но Виннар просто заламывает локти рыцаренка назад, легко удерживая почти на весу.

– Не поможет, – говорю я, едва сдерживая злость. – Можешь спросить у нее. Проклятье, ты же выбрал! Ей не дает умереть только клятва.

– Он прав, любовь моя, – нежно говорит фэйри, и я знаю, чего ей стоит эта нежность – с раскаленным железом в сердце. – Отпусти меня. Просто отпусти. Ты свободен – отпусти и меня…

– Леанон… – всхлипывает мальчишка, давясь воздухом. – Уберите руки… Леанон, я люблю тебя…

– Тогда отпусти ее, щенок дурной! – рычит ему в ухо Виннар. – Хватит измываться! Она уже мертва!

И это наконец помогает. Тихо и ровно, словно внутри него что-то сломалось, Кольстан повторяет за мной разрешение от клятвы, а потом Виннар отпускает его локти, и мальчишка падает на колени, держа руку фэйри Леанон, пока я вытаскиваю нож – и снова вонзаю его в твердую, с трудом поддающуюся плоть.

Ничего не происходит – поначалу. Просто смотрит в серость каменного свода, в самую его высь, мертвая девочка с прозрачно-белым лицом, и нечего сказать, и сделать уже нечего…

– Вынеси ее, – с трудом говорю я, вспоминая, что нужно. – Вынеси во двор, положи на землю.

Кольстан пытается поднять тело, оскальзывается в луже крови: не фэйри, человеческой, едва не падает. Мотает головой, отказываясь от предложенной руки Виннара. Наконец, поднимает на руки и идет к выходу, путаясь в белом платье ланон ши, волочащемся по полу.

Виннар, хмыкнув, перекидывает через плечо так и не пришедшего в себя Рори. Я задерживаюсь возле Изоль. Девчонка сидит прямо на камне, обняв колени руками, уткнувшись в них лицом. Я трогаю худенькое плечико, говорю мягко, как могу:

– Идемте, госпожа. Вам не следует здесь оставаться.

– Самое место, – огрызается она дрожащим голосом. – Лучше бы…

Голос срывается, и я вздыхаю:

– Лучше бы что? Умереть и вам? Глупость, госпожа. Вы живы, многим здесь повезло куда меньше. Идемте. Он будет ненавидеть вас. А потом вспомнит, что любит.

– Он никогда ее не забудет, – помолчав, говорит Изоль, поднимаясь с пола и отряхивая платье.

– Не забудет, – соглашаюсь я. – Но женится, скорее всего, на вас. Если и дальше будете умницей.

– Вы… тоже не верите? Что я его люблю?

Вместо ответа я пожимаю плечами. Потом все-таки открываю рот, чтобы изречь совершенную ерунду, которая нужна ей сейчас:

– Главное, что он это знает. Дайте боли утихнуть, госпожа. Есть время для смерти – будет и для жизни.

Мы выходим из церкви, и Изоль преспокойно идет сама, осторожно обходя лужи крови, трупы с перерезанным горлом и просто бесчувственные тела, но на крыльце ей вдруг нужно опереться на мою руку. Хмыкнув, я почти выношу хитрую бестию во двор.

Кольстан стоит на коленях посреди двора, не замечая, кажется, ни дядюшки, ни Виннара с Рори, ни меня. Перед ним на земле тает тело ланон ши. Просто тает, как льдина на солнце, стремительно и жутко, пока, наконец не впитывается в землю, оставляя влажное пятно. И только тогда Кольстан поднимает на меня невидящий взгляд. Шепчет:

– И это… всё? Как же…

– Она фэйри, – говорю я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало ничего, вообще ничего. – Они уходят иначе, мессир. Вы ничего не могли сделать.

И все заканчивается. Нет, нас еще какое-то время пытаются задержать, но я ловлю взгляд Виннара, и северянину, похоже, хочется уехать не меньше, чем мне. Обещанные деньги выплачивает дядюшка, не пытаясь даже узнать, что случилось в церкви. Ну и правильно, пусть спросит Изоль – та уж точно не скажет лишнего, умная серая мышка. Один золотой Виннар возвращает обратно – на похороны своего парня, и нас заверяют, что, конечно, все будет в лучшем виде, пусть господа вольные клинки не беспокоятся…

Когда мы наконец уезжаем, уже наступает вечер. У меня так и чешется между лопатками, словно кто-то уже прицелился из арбалета. Инквизиториум появится самое позднее через пару дней, а может объявиться и завтра, так что лучше бы нам убраться подальше, но Рори еще слишком плох, и мы останавливаемся на ночлег у ручья. Виннар внимательно оглядывает деревья неподалеку, хмыкает. Ну да, яблонь нет. Я бы тоже на его месте беспокоился.

– Как думаешь, куда они уходят? – спрашивает он меня позже, укутав Рори парой одеял и влив в парня изрядную порцию крепкого вина. – Альвы…

Я пожимаю плечами.

– Кто куда. Я знаю не про всех. Но вот ланон ши… Думаю, весной где-то в лесу вырастет еще одна яблоня. Так мне рассказывали.

– Угу, – говорит Виннар, и мы ложимся спать у костра, завалив Рори конскими попонами и накрывшись оставшимся одеялом на двоих, чтобы было теплее…

…Я ни о чем не жалею – вот главное, что понимаю, очнувшись. Это чувство пробуждается вместе со мной, даже, кажется, раньше, и заполняет меня так полно и глубоко, что места на страх совершенно не остается. Ни о чем не жалею и ничего не боюсь. Нет, умом, конечно, понимаю, что надо бояться. Представить не могу, что он теперь со мной сделает. И мне впервые за долгие годы совершенно и на диво все равно. Даже глаза открывать не хочется. Да и что я хорошего увижу? А пока что уютно и спокойно: подо мной все та же разобранная постель, пахнущая лавандой, и ворох меховых одеял нежит кожу мягким теплом.